Лесовичка - Страница 23

Лесной домик выглянул сразу, точно вынырнул из посеребренных месяцем кустов. Дверь, как Ксаня предвидела, крепко закрыта на замок. Но связка ключей с графининого туалета у Ксани в кармане — можно будет открыть.

Дрожащей рукой Ксаня нащупывает ключи, вынимает, пробует. Один не подошел, другой, третий — тоже. Какая досада! А что если ни один не подойдет? Ее рука дрожит сильнее… Вот ключ побольше… Ага, наконец-то! С трепетным замиранием вкладывает Ксаня его в замочную скважину. Подошел!

О, радость!

С грохотом отскакивает тяжелый замок…

Сердце Ксани стучит!

Слышно его биение. Тук-тук-тук — точно дятел в лесу…

Дверь распахивается настежь, и Ксаня входит.

В сторожке горит ночник. Это новость. Николай Норов слишком экономен, чтобы тратить масло по-пустому. Что же случилось, почему горит ночник?

Тяжелым предчувствием сжимается сердце Ксани. Почему ночник?

В углу, на постели Норова, а не в своей коморке-боковушке, лежит Вася.

Полно, Вася ли это? Лицо, как под красной маской, все пурпурово-алое, глаза не закрыты и вперены на дверь. В них огонь, блеск яркий и горячий. Губы потрескались, ссохлись. Сам он дышит тяжело, со свистом и хрипом.

— Василий! Васенька! — рвется неистовым воплем с губ лесовички. Вася! Что с тобой?

Пытливо всматриваются в нее горячие, блестящие глаза. Смотрят и не видят.

Он в забытьи.

Не помня себя, Ксаня схватывает его за руку.

— Вася! Вася! Что с тобой!

Его тяжелый взгляд точно скован. Его худая, высохшая рука горяча, как огонь.

Ксаня упала на колени перед его постелью, обхватила плечи мальчика руками, прижалась к его груди головой.

— Вася! Вася! — повторил ее голос с мучительной тоской.

Глаза больного мгновенно блеснули мыслью. Его пылающее, страшно исхудалое лицо внезапно озарила сознательная улыбка…

Он приподнялся на локте, делая невероятное усилие.

— Это ты, Ксаня? Ты пришла? Наконец! — прошептали его запекшиеся губы.

И дивно осветилось неземным восторгом исхудалое лицо.

— Вася! Дорогой! Узнал! Наконец-то!

— Узнал, — с тем же заметным усилием прошептали запекшиеся губы, узнал… Ждал тебя… Долго… С тех пор ждал, как заболел, как свалился… Ведь ты — лесная царица, да?..

— Нет же, нет! — с досадой и тоской прошептала она, — я Ксаня! Твоя маленькая подружка Ксаня, пойми…

— Нет! Нет! Не лги! Не мути мне голову, мне и так трудно думать!.. Ты царица… Старый лес сжалился надо мной и выслал мне одну из своих дочерей, добрых волшебниц, лесных цариц… Я так ждал тебя, так грезил о тебе… прекрасная фея!.. Какие у тебя волосы!.. Все в цветах… Золото на руках и шее… Ты богата, ты могуча и не побрезгала бедным хромым!

— Да нет же, нет, Вася! Не царица я, а Ксаня, Ксаня! Взгляни мне в глаза, милый. Я Ксаня, друг твой!

— Зачем ты лжешь, — сурово произнесли запекшиеся губы больного. Ксаня — бедная, оборванная девочка. Ксаню взяли к себе розовые графы и держат, как птичку в клетке… А ты… ты свободная лесная фея… Ты царица лесная!.. О, ты…

Он не договорил и закашлялся глухо и долго. На запекшихся губах показалась красноватая пена.

Ксаня с ужасом заметила алое пятно крови на подушке. Теперь она поняла все. Смертная тоска сжала ей сердце. Ее друг умирает. Ее друг при смерти. И она ничего не знала! Она вертелась там, в вихре бала, как бабочка на кругу!..

Не то стон, не то вопль вырвался из ее груди. «За что? За что?» шептали ее побледневшие губы.

С тоскою обхватила она сильными руками худые плечи юноши и заговорила нежно, горячо, глядя ему в глаза.

— Василий, слушай, — трепетно срывалось слово за словом с ее взволнованно дрожащих уст. — Вася, это я, твоя Ксаня. Эти одежды — это костюм, только костюм лесной колдуньи, царицы леса. Меня в него нарядила графиня… Я — Ксаня. Гляди на меня… Я прежняя Ксаня, твоя ученица, твой друг, сестра… Я скучала без тебя, Вася… Не выдержала и пришла. Без спросу пришла к тебе, убежала… Понимаешь! Я бы убежала и раньше, если бы могла, но меня стерегли, не пускали… А теперь говори мне — давно ты болен? Говори, голубчик. Не терпит время… Я только до утра могу остаться с тобой…

Глаза больного теперь прояснились окончательно. Сознательная мысль, казалось, вполне овладела ими.

Легкий вздох вырвался из его груди. Лицо озарила жгучая радость.

— Ксаня! Родненькая! Подружка моя!

И его исхудалые руки протянулись к ней.

— Ксаня! Ксаня!

Они бросились в объятья друг друга.

— Я болен… Давно болен, милая… Кашляю кровью… Лихорадка по ночам… Горю, как в огне… Тебя звал… Не приходила, — с тяжелым хрипом полились слова с запекшихся уст больного. — Отец днем со мной, ночью на обходе… Дмитрий тоже… Нельзя оставаться… Лес рубят… Воруют… Помираю я, Ксаня!.. — неожиданно сорвалось с его губ.

— Что ты! Опомнись, Вася!

Дикий ужас отразился в огромных глазах Ксении.

— Помираю! — глухо повторил больной. — Так и пускай! Мне что? Разве это жизнь?! Голубушка, мне тяжело!.. Калека я ведь недужный… Пока ты была, — солнце мне сияло… Люблю я тебя, как сестренку богоданную, Ксанюшка, болезная… А ушла ты, — нет солнышка у меня! Померкло оно… Ксаня, радость моя, сестричка моя, любименькая, ухожу я отсюда… ухожу на небо, к матерям нашим ухожу… Твоей маме от тебя поклон снесу! Снести, Ксаня?

Глухим рыданием ответила Ксаня на слова больного.

— Не плачь, Ксаня!.. Не надо, милая!.. На тебя глядеть сверху стану… Оттуда… С неба… Ой, легко будет мне там, Ксанечка! Ни болезней, ни тоски… Прощай, милая…