Лесовичка - Страница 66

Златокудрая фея Раутенделейн живет в лесу, тщательно оберегаемая от людского глазу бабушкой-ведьмой, лешим и старым, толстым дедушкой-водяным, живущим в колодце. Дедушка-водяной могуч, богат и знатен. Ему подвластно все его водяное царство. Но ни власть, ни могущество и богатство не милы дедушке-водяному, если нет с ним малютки Раутенделейн, которую он, старый дедка, давно любит и хочет заполучить себе в жены. Он поднимается со дна своего колодца, кряхтя и позевывая, испускает свое обычное «бреке-ке-кекс» и поджидает к себе красавицу-фею. Красавица-фея — веселое дитя. Она ищет цветов и орехов среди лесной чащи, дурачится со старым лешим и пляшет с подругами-нимфами при лунном блеске вплоть до утра. Она приходит поболтать и с дедкой «бреке-ке-кексом», беспечная и ясная, как летний день. Но ни о замужестве, ни о любви не думает еще маленькая фея Раутенделейн, но вот…

Щеки Ксани разгорелись. Ах, эта сказка про лес и фею, о, как прекрасна она!

Лесовичка читала ее, увлекаясь все больше и больше, и ушла в это занятие всем своим существом.

— Китти!.. Корали!.. Корали!.. Да проснитесь же, милочка! Все ждут вас! — услышала она птичий голосок Зиночки над собою. — Репетиция сейчас начинается.

Ксаня удивленными глазами посмотрела на Долину. Кто это Китти Корали? Какая Китти? Какая Корали? Ах, да ведь это она. Ксаня!

И она быстро захлопывает тетрадку.

Пока она читала здесь, в уголку, сцена приняла новый еще более безалаберный вид. Посреди нее теперь стоял какой-то обрубок, выдолбленный в середине. Вокруг этого обрубка метался Арбатов и, размахивая руками, кричал:

— Папа Митя! Папа Митя! Водяной! Полезай же в колодец… Пока что так репетировать будем, а потом я вам такие декорации загну, что пальчики, друзья мои, оближете… Тетя Лиза, пожалуйте сюда… Вот домик ведьмы… Пока я русскую избу поставлю, но к спектаклю будет хижина из хвойных веток. Плотники скоро ее приготовят. Ну-с, Корали, вам начинать! Читайте прямо по тетрадке.

И взяв за руку недоумевающую Ксаню, он вывел ее на середину сцены и тихо шепнул:

— Ну, помогай вам Бог, моя дорогая!

Последние слова были произнесены так тихо, что Ксаня скорее угадала, нежели услышала их. Да вряд ли что-нибудь слышала и видела теперь лесовичка. Дивный, чарующий, полный недосказанной тайны сюжет поэтической драмы-сказки совсем захватил ее. Она как будто почувствовала себя прежней Ксаней — такой же нимфой Раутенделейн, лесной феей, диким, лесным, сказочно-свободным дитятей. Как умен и дальновиден оказался Арбатов, дав ей для ее первого дебюта эту донельзя подходящую ей роль! Ей, Ксане, не надо стараться делать из нее что-либо. Ей надо только остаться самой Ксаней, прежней Ксаней-лесовичкой — и все. «Старый лес, здравствуй, и снова здравствуй. Я опять возвращаюсь к тебе!» — вихрем пронеслось в ее мыслях, и какая-то волна, уже раз испытанная там, на подмостках княжеского зала, снова захватила Ксаню, глаза вспыхнули…

Она стала читать свою роль по тетрадке ясно, выразительно, с чувством. Все притихло на сцене. Смолкли актеры, болтавшие и громко смеявшиеся в кулисах. Несколько десятков глаз с любопытством впились в дебютантку. Но Ксаня ничего не видела и, забыв окружающих, вся была поглощена своею ролью.

Нахлынула волна и понесла ее куда-то. Куда — неизвестно!.. Шум деревьев, рокот лесного ручья, щебетание пташек — все уже ясно чудилось Ксане, и все это выражалось теперь в ее чтении.

Голос ее то крепчал, то падал, то звенел смехом, загадочным и нежным, как у русалки, красивый, как песня жаворонка, как музыка, как звуки арфы…

И Бог знает сколько бы длилась эта музыка, как бы долго оставались без движения актеры за кулисами и актеры на сцене, завороженные звуками музыки этого голоса, очарованные внешностью, грацией и дикой прелестью молодого, незаурядного существа, если бы громкий, резкий голос не нарушил всеобщего очарования.

— Но это безумие мучить девочку с первой репетиции… И вам не стыдно, Арбатов?

Все головы повернулись в ту сторону, откуда слышался голос. Повернулась туда же и чернокудрая головка словно проснувшейся от своего экстаза Ксани.

В глубине сцены стояла женщина, высокая, полная, лет 38, с золотисто-рыжими, цвета спелого колоса, волосами, выбившимися из-под огромной меховой, отороченной соболями и страусовым пером, шляпы, в тяжелом бархатном платье, с массою браслетов поверх длинных щегольских перчаток. Соболья накидка, небрежно спущенная с одного плеча, волочилась вдоль бархатного шлейфа. Эта женщина была бы хороша собой, если бы брови ее не были так черны, а щеки и губы не были слишком румяны, чтоб казаться натуральными.

Большие, холодные глаза отталкивали своим недобрым выражением. Она так пристально впилась этими злыми глазами в Ксаню, что девушке сразу стало как-то неприятно от этого взгляда.

— Это Истомина, наша премьерша, — зашептала Зиночка Долина, незаметно приблизясь к Ксане. — Она здесь все, потому что очень богата. Она держит театр пополам с Арбатовым и делает все, что хочет. А вот и ее Митрофанушка, ее сынок-недоучка. Тоже принца крови из себя корчит. Отовсюду повыгнали, ну и пришлось в актеры идти… У-у, противные!.. Обоих ненавижу!..

Слушая страстный шепот Зиночки, Ксаня недоумевала, что сталось с этой кроткой, тихонькой, чуть восторженной маленькой женщиной. Теперь уже Зиночка Долина не походила на веселую, беспечную птичку. Нет, это был скорее зверек, загнанный и дикий. Ее голубые глазки загорелись злобою, бледные щеки вспыхнули, брови сдвинулись, и все миловидное, маленькое личико приняло жесткое, неприятное выражение.